Антисоветчик был прав

Голос злого антисоветчика:

«Худо-бедно, но снабжение столичного населения по карточкам во время войны осуществлялось, ну а после денежной реформы 1947 и отмены карточной системы в хлебных магазинах появились батоны, крендели, халы, французские булочки (через два года, впрочем, переименованные в городские, дабы не распространять космополитическую заразу), сайки, баранки, сушки, плюшки, всевозможные сдобы, затем по крайней мере полдюжины названий ржаных изделий — бородинский, московский, обдирный... в кондитерских же отделах среди щедрой россыпи конфет воздвиглись кремовые фортификации, подкрепленные серьезными, в каре и в овалах, формациями шоколадных наборов, в гастрономах же в отделе сыров можно было теперь увидеть не только жаждущих пожрать, но и знатоков, ну, какого-нибудь грузного москвитянина с налетом прошлого на мясистом лице, который благодушно объясняет более простодушной соседке: «Хороший сыр, голубушка моя, портяночкой должен пахнуть...»

«Да и мясная гастрономия, хо-хо, не плошала, ветчины и карбонады радовали глаз своим соседством с сырокопчеными рулетами, разнокалиберными колбасами, вплоть до изысканных срезов, обнажавших сущую мозаику вкуснейших элементов начинки. Сосиски, те свисали с кафельных стен какими-то тропическими гирляндами. Сельди разной жирности полоскались в судках, чертя над головами покупателей невидимые, но ощутимые траектории к отделу крепких напитков.

Ну, а там представал глазу патриота сущий парад гвардейских частей, от бутылочных расхожих водок до штофных ликеров. Икра всегда была в наличии, в эмалированных судках она смущала простой народ, веселила лауреатов Сталинских премий. Крабы в банках были повсюду и доступны по цене, но их никто не брал, несмотря на потрескивающую в ночи неоновую рекламу. То же самое можно было сказать и про печень трески, и это может подтвердить любой человек, чья юность прошла под статичным и вечным полыханием сталинской стабилизации: «Печень трески! Вкусно! Питательно!»

«У простого народа были свои радости: «микояновские» котлеты по шесть копеек, студень, что повсюду стоял в противнях и продавался за цену почти символическую, то есть максимально приближенную к коммунизму. Живы еще были кое-где знаменитые московские пивные в сводчатых подвалах. Вот спускаешься, например, в «Есенинскую», что под Лубянским пассажем. Товарищ половой тут же, не спрашивая, ставит перед тобой тарелочку с обязательной закуской: подсоленные сухарики, моченый горошек, ломтик ветчинки или косточка грудинки; о, русские ласкательные, едальные уменьшительные! А пивко-то, пивко! И бочковое, и бутылочное к вашим услугам! «Жигулевское», «Останкинское», «Московское» в поллитровках, «Двойное золотое» в маленьких витых сосудах темного стекла! Откуда же оно взялось — и довольно скоро после военной разрухи — это сталинское гастрономическое изобилие?»

Автор этих строк — Василий Аксёнов, и это отрывок из его «Московской саги», и он в нём не иронизирует, он действительно правдиво описывает сталинскую действительность. Зададимся вопросом: кто сделал Аксёнова, советского человека 1932 года рождения, сына председателя Казанского горсовета и члена бюро Татарского обкома КПСС? Сталин? Нет. У него была обида на Сталина за то, что его родителей репрессировали по ложному доносу членов обкома, эта обида так и не прошла до конца его жизни, но сделали его антисоветчиком Хрущёв и поэт Андрей Вознесенский, которые в марте 1963 года на встрече с интеллигенцией в Кремле подвергли Аксёнова разгромной критике.

Хрущёв с его освоением целины, кукурузой, ликвидацией колхозных рынков, национализацией артелей и кооперативов, расформированием профильных министерств, т.д.., и поэт Вознесенский (1933 года рождения) с его проклятиями в адрес умершего Сталина, со льстивыми словесами в адрес Хрущёва и Брежнева, предал и Сталина, и Хрущёва и Брежнева – воистину «человек-предатель»… СССР уже в начале 70-х превращался в пресловутый «совок». Зато «оттепель» гуляла для столичной не столичной интеллигенции.

Но у Аксёнова предатели не отняли голос правды бытописания, что и сделало его невольным сталинистом, но терпение у него всё же закончилось в 1980 году и он «сдриснул» в США. Вот такая история…