В начале пятидесятых годов один февраль был как на выхвалку.

Начиная с первого его дня, трещали морозы.

Я училась в шестом классе, стояли мы в интернате всю неделю и только в субботу шли лесом домой, в свою деревню.

Морозы сменялись метелями и снегопадами. В лесу дорогу не заметало, а в поле, особенно от Носковской горы до леса, дорога лошадиная тонула в снегах. В сильные морозы нас распускали по домам. И мы, интернатовские, мигом собирали нехитрые пожитки и тоже отправлялись по домам.

До наших домов было восемь верст, а детям из других деревень и того больше, по 12-13 верст. Шли, обвязанные платками, шарфами, но все равно обмораживались.

Тетя, как сердце ее чувствовало, калила до полудня чугунку и, завидев ребят из других деревень, приглашала в избу. Горячий морковный чай и печь согревали ребят. Те, отдохнув, шли дальше. Засветло, надо было пройти лес. Волки в светлое время на людей не нападали.

Тетя меня не ругала за то, что приходила по жуткому морозу домой, а не сидела в теплом интернате, хотя и ахала по поводу обмороженных коленок и рук. Она не пускала меня на печь, пока не оттирала гусиным салом все обмороженные места.

Вечером снова раскаливалась докрасна чугунка. Тетя управлялась во дворе, собирала в корзину двух кур, вводила в тесную кухонку козу, впускала Джека. Коза жевала сено, пес впрыгивал на деревянную лежанку и там засыпал на фуфайке. Мы затаскивали перину на печь и долго сумерничали. Это были самые лучшие минуты в холодную, строгую зиму.

- Февраль – он всегда непутевый месяц,- говорила тетя.
- В феврале кто родился, у многих ветерок в голове. Кажись, чтобы ему нынче пыратиться, зима успела свой характер показать, все морозы свой черед справили – и введенские, и варваринские, и никольские, и рождественские, и афанасьевские, так нет тебе, и с первого дня февральского стужа. А ты вот примечай, Лана, если Макарий, 1 февраля, лютый, так всему феврале такому быть. А лето угадывай по десятому числу месяца. Коли на Ефрема Сирина ветер, то лето холодное и ненастное. Ефрем два дня назад был, без ветра обошлось. Хороший знак на лето. А если весь февраль морозный, то лето жаркое и не дождливое.

Как бы зима не строжилась, а впереди Сретенье – встреча весны. На Сретенье примет целый воз. Запоминай: если метель в этот день дорогу переймет, то весне путь долог. Если весь день снег, то уборка с дождями. Солнце светит – к ранней весне. Еще одну примету я помню, скорей, не примету, а поверье. Встретишь в день этот доброго человека – весь год у тебя добрым выпадет. Да ты, вроде, спишь, а, Лана?
- Угу,- соглашаюсь я, и сил моих хватало только на это «угу».
Через два дня февраль подобрел, но пошли метели.
Нас перевели учиться во вторую смену, так как часть батарей отопления в школе вышла из строя, а потом такая же беда пришла и в наш интернат. Перед концом занятий нас, интернатовских, собрали и сказали, что можем с завтрашнего дня не посещать школу. В течение недели аварию устранят.
Мне, как всегда, не везло. Все филимоновские учились в первой смене и ушли домой засветло.

Я пока бежала от школы до интерната, приняла решение идти домой одной. Начинало темнеть, когда вышла из поселка. За крайними домами метель обрушилась на меня со всей мощью. Она сбивала с ног, не давала смотреть на дорогу, которая шла по берегу Сары, и я несколько раз чуть не скатывалась вниз по крутому берегу, и всякий раз противный холодный пот покрывал мою грудь и спину. Таял снег на лице, жарко было рукам и голове. Я потеряла ощущение времени и пространства, и все никак не могла дойти до Сарного моста. Не было под ногами накатанной санной дороги, была снежная каша под ногами и пляшущее снежное марево вокруг.

Я обрадовалась, когда попала на мост. После него дорога угадывалась кое-где под ногами, и я добралась до Афанасьева дома. Самое трудное было пройти мимо него и не попроситься на ночлег. Чтобы пересилить свою трусость, я пробежала деревней бегом, борясь со встречным ветром. До реки не сбилась ни разу, потому что дорога пряталась за холмами и по ней днем возили солому. Перешла маленький мостик речки, и вот тут в низине до риги метель нанесла полметра снега на дорогу.
Давно я уже начерпала снега в короткие валенки, натерла ноги, давно уже не шла, а почти ползла, упав грудью на ветер.
Из последних сил я выбилась на краю оврага, огибающего деревню. Снег, задержанный кустарником, доходил до пояса. Но все равно ползла, барахталась в снегу, а потом, видно, уснула или потеряла сознание.

Очнулась уже в санях от громкого мужского голоса:
- Девчонка, ты жива? Мне хотелось сказать «Жива», рот онемел, а губы не разжимались, и кивнула.
- Ты филимоновская? Я снова кивнула.
- Чья?
- Марьянова.
- А я Кузьмин, с Карагачева.
- Спасибо Вам!
- Не мне, лошади спасибо скажи, она тебя не задавила, встала как вкопанная. Пришлось вылезать из саней, так тебя и нашел.
У нашего дома Кузьмин остановил лошадь:
- Беги скорей, да смотри, на печь сразу не залезай – заболеешь.
Тетя открыла дверь быстро, словно стояла около, заахала, запричитала.
- Горюшко ты мое, в такую-то метель в дорогу пустилась, и как только живой добралась.
- Человека доброго встретила, вот и добралась.
- Господи, ведь нынче Сретенье Господне, видать, Бог не отступился от тебя еще.