Эффект домино. Нас ждёт самый опасный и тяжёлый за 12000 лет кризис.
Андрей Фурсов
Я выделяю три тяжелейших системных кризиса, глубоко потрясших человечество: кризис «длинного» шестнадцатого века, крушение Западной Римской империи (гибель античного мира) и кризис верхнего палеолита. Каждый из них представляет свой тип кризиса. Теперь же нас ждет четвертый, самый опасный и тяжелый. Грозящий жизни миллиардов людей.
Давайте начнем с ближайшего нам по времени - так называемого кризиса «длинного» шестнадцатого века (1453-1648 гг.) С периода между падением Константинополя под ударами турок-османов и Вестфальским миром, завершившим Тридцатилетнюю войну. В ходе его зародился и вышел на историческую арену капитализм.
Что произошло накануне этого кризиса? В середине четырнадцатого века по Европе пронеслась эпидемия чумы, выкосившая 20 миллионов душ из ее 60-миллионного населения. В результате «сделочная» позиция крестьянина по отношению к феодалу резко усилилась. Ведь теперь рабочих рук не хватало и власть помещика-сеньора ослабла.
В течение тридцати-сорока лет сеньоры пытались силовым способом вернуть прежнее положение вещей, снова приведя «подлую чернь» к покорности. В ответ одно за другими вспыхнули восстания низов – настоящая европейская антифеодальная революция. В 1378-1382 годах прокатываются бунты «белых колпаков» во Франции, Уота Тайлера в Англии и чомпи – во Флоренции. Она надломила хребет феодализма.
Восстания были подавлены, однако антифеодальная революция загнала сеньоров в состояние социальной обороны, а позднесредневековое общество стало медленно, но верно развиваться в направлении «кулацкого рая» (я бы добавил сюда «бюргерский рай» – о том, как он может выглядеть, свидетельствует Париж начала XV века, в котором хозяйничали кабошьены), где сеньоры были бы просто богатыми среди богатых – и не более.
И после у сеньоров осталась лишь одна стратегия: сохранить свои привилегии и не оказаться ни в кулацком, ни в бюргерском «раю». Мы не можем остановить перемены? Так возглавим их и останемся при власти и богатствах! И не случайно в пятнадцатом веке появляются новые, сильные монархии, и централизованно-бюрократические государства привычного нам типа. С этим процессом совпали открытие Америки, возникновение нового мирового разделения труда и революция в военном деле шестнадцатого века.
В итоге к 1648 году класс феодалов ... избежал уничтожения, сумев сохранить власть и привилегии. Кто-то превратился в представителей королевского двора, как во Франции. Кто-то смешался с богатыми крестьянами, как джентри в Англии. Как показывают исследования, 90 процентов феодальных семей, которые были у власти в 1453 году, сохранили её и в 1648-м. Однако, борясь за сохранение своих привилегий, феодалы породили капитализм. Как некий «побочный продукт».
Правда, далось все это ценой невероятных крови, насилия и страданий: мы видим раскол католической веры, отпочкование протестантизма, ожесточенные религиозно-гражданские войны в Германии, Франции и Голландии, свирепствующую инквизицию и сотни тысяч заживо сожженных. Тридцатилетнюю войну, уничтожившую четверть населения тогдашней Германии. И еще миллионы погибших от голода, холода, болезней и нищеты – спутников войн и общественных конфликтов.
Единственной стратегией сохранения привилегий верхов перед угрозой снизу было укрепление центральной власти, с которой сеньоры не столько боролись, как нас пытаются убедить в написанных в XVIII – первой половине XX века книжках, сколько поддерживали. Результат – так называемые «новые монархии» второй половины XV века (классика – Людовик XI). Намного более жестокие, чем их патриархальные средневековые предшественники.
Возникновение «новых монархий» совпало с открытием Америки и формированием нового мирового (атлантического) разделения труда. В Европу хлынуло американское золото и серебро, появились дополнительные средства для вложений в военное дело и, как следствие, военная революция XVI – начала XVII века. Она резко изменила соотношение сил в пользу верхов.
Волна социального наступления низов, нахлынувшая с конца XIV века, с XVI века катится назад (перелом – поражение крестьянской войны в Германии). Начинается длинная волна наступления верхов в рамках Старого порядка, которую повернёт вспять лишь революция во Франции 1789 г. Следующее контрнаступление верхов начнётся между 1968 и 1991 гг. – мы живём в эпоху, эквивалентно-нишевую Старому Порядку.
Кризис «длинного XVI века» стал системным и тотальным. Он охватил все сферы – экономику, социальные отношения, власть, религию, культуру, психологию. В Европе бушевали войны и восстания. К середине XVII века ситуация стабилизировалась. Это был совершенно иной мир, чем докризисный двухсотлетней давности. А вот 90 процентов семей, находившихся у власти в Европе в 1453 году, сохранили свои позиции и в 1648 году. Перед нами – системный трансгресс, при котором верхушка прежней системы трансформируясь, мутируя, создавая (естественно – неосознанно) новую систему, сохраняет свои позиции, устраивая прогресс для себя и регресс для основной массы населения.
Кризис позднефеодальной системы интересен в двух отношениях: его исход определялся главным образом внутренними факторами (Османская империя при мощном влиянии на европейские дела была не в силах изменить системный вектор) и верхушка старой системы успешно «транслировала» себя – mutabor! – в верхушку новой системы, хотя и пришлось немного потесниться, дав место аутсайдерам. Дальнейшая история Европы – это утеснение старопорядковых верхушек аутсайдерами – буржуазными и антибуржуазными одновременно: 1789, 1848, 1914, 1917, 1933 гг...
Вот первый тип тяжелого кризиса перехода между эпохами – кризис, вызванный борьбой верхов за сохранение своей власти в новой эре. Некая операция «Прогресс», управляемая революция. И сей кризис был связан с внутренним развитием Европы.
Второй тип кризиса – поздняя античность, времена падения Западной Римской империи. Здесь мы видим внутренний кризис великой империи (падение эффективности рабовладельческой экономики, демографические проблемы, деградация правящей элиты), к коему добавилось Великое переселение народов: волны варварских племен, накатывающих на Рим с севера и востока. Они смели империю. Если феодалам в шестнадцатом веке удалось сохранить власть и войти в новую эру, то познеантичным господствующим группам не удалось. Прежняя элита исчезла.
Особенно примечателен кризис перехода между рабовладельческой античностью и феодальным средневековьем тем, что огромная масса варваров была демографически выкормлена римлянами на границах! Ведь что получалось? Племена германцев селились в порубежье с разрешения Рима (таким образом он избегал войн с ними), получали статус «федератов» (союзников) – и пользовались плодами имперской культуры, переходя к более производительному сельскому хозяйству. И бурно размножались. За несколько веков такой политики варвары усилились и обрушились на Рим, уничтожив высокоразвитую культуру и на много веков погрузив нынешнюю Европу во тьму и раздробленность.
Здесь к внутреннему общесистемному кризису уже с III века н. э. добавилась серьёзная внешняя проблема – варварская периферия, которая всё сильнее давила на Рим, варваризировала и (в том числе психоисторически) ослабляла его; на системное ослабление работало и христианство. Слабеющая, гниющая система была подорвана варварами. Великое переселение народов открыло «тёмные» (но ещё вовсе не средние) века. Оно началось гуннами и визиготами в четвертом веке нашей эры, а закончилось арабами и норманнами (седьмой-десятый века новой эры).
Поздняя античность – а многие серьёзные историки предпочитают именно так квалифицировать «тёмные века» – имела варварский лик, как и ранняя («гомеровское время»). Возникший в IX-X веках на руинах позднеантично-варварской эпохи средневековый мир имел слабую преемственность с предшествующей эпохой, а феодальная система – с рабовладельческой. Это касается и системы производственных отношений, и господствующих групп, и городов. Позднеантичная верхушка погибла или разорилась в варварскую эпоху. Средневековый мир создавали новые люди.
Таким образом, кризис позднеантичного типа характеризуется, во-первых, комбинацией внутренних и внешних факторов (последние наносят смертельный удар). Во-вторых, полной религиозно-культурной перекодировкой – Римское общество ожидали варваризация и христианизация. То есть - проникновение в систему психоисторических вирусов с севера и востока. Кризис «длинного XVI века» тоже имел мощный религиозный аспект, но то было внутрихристианское дело. Никакая новая система не отменила христианство, хотя, конечно же, протестантизм – это в определённой степени варваризация и иудаизация христианства. А вот в случае с Древним Римом старое язычество было уничтожено христианством.
И ещё на один аспект позднеантичного кризиса хочу обратить внимание: античная система демографически вырастила варваров на своей периферии. Получив разрешение селиться на окраинах великой империи, варвары переходили к более развитым формам сельского хозяйства, что позволяло им численно расти и усваивать военные и организационные достижения античной системы. Результат – варварская Большая Охота из разряда таких, о которых старый мудрый удав Каа говорил, что после неё не останется ни волков, ни рыжих собак, ни удава, ни лягушонка-Маугли, ни даже косточек. Или, как пелось в шлягере нэповских времён, «всё сметено могучим ураганом, / и нам с тобой осталось кочевать».
Таков второй тип кризиса, где внутреннее ослабление цивилизации сочетается с нашествием «внешнего пролетариата», с волной переселения менее развитых, но бурно плодящихся воинственных народов.
Самым тяжёлым, страшным и продолжительным был кризис верхнего палеолита. Он длился десяток тысяч лет, охватил значительную часть планеты и был хозяйственно-ресурсным, экологическим, демографическим и социальным одновременно. В основе кризиса, как отмечают специалисты, лежало непримиримое противоречие между созданной человеком техникой массовой охоты на крупных животных (мегафауна), сделавшей возможным резкое увеличение численности населения, и ограниченностью природных ресурсов, которые по мере прогресса этого хозяйственно-культурного типа и основанной на нём социальной системы оказались исчерпаны.
Результат – борьба за место под солнцем, уменьшение численности населения на 75–85%, социальная и культурная деградация. Причём, как отмечает М.И. Будыко, кризис наступил очень быстро, и у людей не было времени для постепенного перехода к другим источникам добывания пищи. То есть перед нами скоротечный кризис, мигом оборвавший прежнюю, длившуюся сотни тысячелетий и основанную на присваивающем хозяйстве и каменных орудиях «Игру Общества с Природой» (Ст. Лем).
150 веков жесточайшей борьбы людей за выживание – с природой и другими людьми. Это не пять первых «тёмных веков» Европы (V–IX вв.) или три века второго «темновековья» (середина XIV – середина XVII вв.). Болезненным выходом из кризиса стала неолитическая революция, которой поспособствовали такие произошедшие между 12 и 9 тысячелетиями до н. э. неординарные факторы как окончание вюрмского оледенения, смещение полюсов Земли, устранение в Атлантике преграды для Гольфстрима и ряд других...
Итак, третий тип кризиса: быстрая гибель господствующего хозяйственного типа, сопряжённая с катастрофическими экологическими и демографическими явлениями и ведущая к социальной деградации.
По сравнению с этим кризисом решение проблем кризисов «тёмных веков» и «длинного XVI века» – «службишка, не служба». Они происходили в рамках некоего установленного качества, не меняя его параметров. Кризис верхнего палеолита создал совершенно новое качество: он отделил Палеолит от Цивилизации, которая стала средством выхода из кризиса и создала принципиально иную конструкцию, чем Палеолит.
Но на какой из кризисов, о которых шла речь, похож тот, чьи контуры уже различимы? Который уже надвигается на современное человечество? Мой ответ, к сожалению, не самый весёлый: грядущий глобальный кризис несёт в себе характеристики всех трёх кризисов, но в одном пакете – «кризис-матрешка». Или «кризис-домино», если угодно. Только грядёт этот кризис в условиях позднекапиталистической системы, которая охватила весь мир. То есть, стала глобальной. Он наступает в условиях перенаселённой планеты, с огромной нагрузкой на экологию и близящимся дефицитом сырья, воды. Сюда нужно добавить чудовищную социально-экономическую поляризацию современного мира, невиданные запасы оружия массового уничтожения.
Впервые в истории кризис типа палеолитического разражается на перенаселенной планете, напичканной всеми видами оружия. Ну не было в каменном веке ни пулеметов, ни атомных бомб, ни отравляющих веществ... Не было опасных АЭС или химических производств, плотин и водохранилищ – всего, что, разрушаясь, может стать оружием массового поражения.
Если кризис пойдёт по количественной переформулировке закона Мерфи («всё плохое происходит одновременно»), а ситуация характеризуется третьим положением теоремы Гинзберга («даже выход из игры невозможен»), то кризис XXI века будет намного круче верхнепалеолитического. И если после него что-то возникнет, то это что-то скорее всего будет отличаться от сегодняшней нашей цивилизации так же сильно, как эта цивилизация отличается от палеолита.
Разумеется, не надо себя пугать (тем более, что пугаться поздно). Но кто предупреждён, тот вооружён...
Глобальное "цунами бедноты" смоет сытый мир?
Андрей Фурсов
Крушение коммунизма в СССР совпало с началом демонтажа капитализма как системы западной верхушкой. Более того, это две стороны одной медали — упадка и падения капиталистического мира, борьбы, ведущейся между верхушкой и средним классом за то, кто исключит кого из будущего посткапиталистического мира, на чьих костях он будет построен. История западной цивилизации знает такой системный трансгрес, который стихийно осуществили представители доминирующих групп, чтобы сохранить власть, привилегии и богатство, не утратить их по отношению к низам. Речь идёт о кризисе «длинного XVI века» (1453–1648 годы).
Однако операцию начали, не продумав до конца такой фактор, как масштабы современного мира. Кризис позднего феодализма оказался управляемым, потому что в главном не вышел за европейские рамки. Кризис позднего капитализма – иной. Капитализм – мировая система, каждый раз преодолевавшая свои структурные кризисы за счёт внешней экспансии – путём выноса проблем вовне и превращения европейской мир-системы сначала в мировую, а в конце XX века – в глобальную.
Капитализм невозможен без периферии (низкооплачиваемая рабочая сила, сырьё, рынки сбыта), население которой стремительно растёт. Капитализм на своей периферии «выращивает» «внешний пролетариат» и полупролетариат так же, как античность «выращивала» варваров - свой «внешний пролетариат», если пользоваться терминологией А. Тойнби.
«Демографический взрыв» XX века – результат экспансии капитала. Однако сегодня включить разросшееся население в производственные процессы капитал не может. Результат – огромное количество лишних людей. А поскольку деревня Юга сама себя прокормить не в силах, являя аграрное посткрестьянское общество, быстро растущее население сбивается в города, прежде всего самого Юга и мигрирует в города Севера (города поглотили 2/3 «продукции глобального демографического взрыва» после 1950 г.). В результате, помимо сегмента-аналога позднефеодального кризиса, в нынешнем глобальном кризисе появляется и сегмент-аналог позднеантичного. Так сказать, «вторая матрёшка». Вызревает громадная масса новых варваров.
"То, что культуры, достигнув определенной стадии изощренности и утонченности, впадают в дикость и варварство - не новость. Это уже проходили древние римляне. В первые десятилетия ХХI века процесс происходит в более глобальных масштабах. Римская империя в период упадка и после распада не вернулась к Элевсинским мистериям и почитанию олимпийских богов, не говоря уже о более архаичных практиках. Нет, был просто хаос, война всех со всеми и утрата большей части античного знания." Дмитрий Комм.
Согласно ооновскому докладу 2003 г. «Вызов трущоб» из 6 миллиардов населения планеты один миллиард – это так называемые slum people, то есть трущобные люди. Те, кто живёт в убогих лачугах, землянках, пустых ящиках и т.п. Один миллиард – это мировое население той поры, когда Энгельс изучал положение рабочего класса в Манчестере. «Трущобный миллиард» – примерно треть мирового городского населения и почти 80 процентов городского населения наименее развитых стран. Трущобные люди ничего не производят и почти ничего не потребляют.
“Slumland” раскинулся от предгорий Анд и берегов Амазонки до предгорий Гималаев и устья Меконга. Это люди, вообще исключённые из жизни, так сказать, помноженные на ноль. Кстати, глобализация – это и есть прежде всего исключение всего лишнего, «нерентабельного» населения из «точек роста». Глобализация социально – не единая планета. Это две сотни связанных только между собой точек, сеть, наброшенная на остальной мир, в которой он беспомощно барахтается, ожидая последнего удара.
Экологически (да и психологически) трущобы не выдержат такого пресса и мировые «лишние люди» обязательно рванут за пределы трущоб, «заливая» города. Причём не только на Юге, но и на Севере. Чтобы увидеть будущее, достаточно взглянуть на Нью-Йорк, Лос-Анджелес с трущобами в центре (!) города, Париж и, конечно же, Марсель, арабская половина которого, по сути, не управляется французскими властями. Афро-арабский и турецкий сегменты в Европе живут своей жизнью. Они не принимают общества, в которое мигрировали, отрицают его ценности. Причём отрицают активно. Это свидетельствует только об одном – зреют «гроздья гнева» в старой и относительно тихой Европе. А ведь кроме выходцев с Юга в Европе теперь есть – спасибо США – мощный албанский сегмент, мусульманский и криминальный одновременно.
Половина «трущобных людей» – лица моложе 20 лет. А согласно теории (точнее, эмпирической регулярности) Голдстоуна, проверенной на немецкой Реформации XVI века, Великой французской революции XVIII века и русской революции XX века, как только доля молодёжи (15-25 лет) в популяции превышает 20 процентов, происходит революция. Когда молодёжи слишком много, общество не успевает социализировать и интегрировать её. А ведь помимо slum people, которые живут ниже «социального плинтуса», есть и те, кто живёт чуток выше – не на один доллар в день, а на два.
Когда-то Мао Цзэдун выдвинул доктрину «Мировая деревня окружает мировой город», где сконцентрированы эксплуататоры. Сегодня, напротив, в мегаполисах и мегасити сконцентрированы эксплуатируемые и те, кого даже не берут в эксплуатацию, – «избыточное человечество». А верхушка, будь то Лондон, Нью-Дели или Сан-Паулу, переезжает в укреплённые загородные виллы, как это делала римская знать в конце империи, бросая Рим, форум которого зарос травой. Переезд сытых пожилых изнеженных римлян в охраняемые виллы не помог – варварская волна и восставшие собственные варваризированные низы смели их.
Ныне, похоже, мы находимся на пороге (а отчасти уже в начале) нового Великого переселения народов. И как бы североамериканцы и европейцы ни пытались регулировать процесс миграции, у них ничего не получится – нужда и беда выталкивает афро-азиатские и латиноамериканские массы в мир сытых и глупых белых людей. К тому же без притока бедноты с Юга экономика ядра, прежде всего третичный сектор не сможет функционировать – европейцы и американцы обленились и никогда не станут выполнять ту работу, за которую уцепятся выходцы с Юга.
В результате на самом Севере мы имеем противостояние: богатые, белые, христиане, пожилые – против бедных, небелых, в основном мусульман, молодых. Четыре противоречия в одном – это социальный динамит.
Выигрывая в краткосрочном и отчасти среднесрочном плане от ослабления и устранения среднего класса, финансовые олигархии в долгосрочном плане закладывают динамит под самих себя.
Серьёзные люди в той же Европе уже давно бьют тревогу. Так, в 1991 г. в Париже вышла книга Ж.-К. Рюфэна «Империя и новые варвары: разрыв Север-Юг». Автор попытался наметить стратегии империи в противостоянии неоварварам и ничего лучше, кроме «limes»’а (границы) времен риского императора Марка Аврелия так и не нашёл. Лимес, как мы знаем, не спас Рим. Всего лишь через несколько десятилетий после смерти Аврелия разразился кризис III века, после которого Рим перестал быть самим собой.
История Римской империи — наглядное свидетельство крушения стратегии типа "буферов". Варвары, которым разрешали селиться на границах империи, должны были защищать её от других, более диких варваров, получая за это определённое вознаграждение. Возник целый пограничный пояс таких структур, который со временем начал давить на слабеющую империю, шантажировать её. А когда империя не смогла платить, варвары просто завоевали её, воспроизведя на международном уровне схему "преторианцы — император". Иными словами, Римская империя взрастила своего могильщика.
Пожалуй, можно добавить и другие факторы. Спровоцировав кризис, финансовый истеблишмент словно открыл врата ада. Наружу вырвались многие демоны. Скажем, кризис старой индустриальной модели развития. Мир становится на пороге болезненного перехода на технологии следующей эпохи, которые приведут к закрытию целых отраслей нынешней промышленности за их ненадобностью, к потере работы и места в жизни миллионами обитателей развитых стран. Многие мыслители говорят об опасной точке «технологической сингулярности», указывая на развитие нанотехнологий, биотеха, генной инженерии.
Приплюсуем сюда разворачивающийся кризис мировой валютно-финансовой системы, грозящий глобальной депрессией почище 1929 года. Кризис энергетический: потребление электричества и тепла растет быстрее, чем мощности по их производству. Кризис управленческий: прежние структуры власти, институты парламентаризма и демократии, унаследованные от индустриальной эпохи, слишком медлительны и неадекватны в современном мире бешеных перемен и нарастающей сложности. Наконец, падение качества образования и оглупление граждан некогда развитых стран приводит к тому, что белые теряют научно-техническое лидерство, не могут грамотно эксплуатировать сложные технические системы. Отсюда – болезненная смена лидеров развития и нарастающий вал техногенных катастроф...
Кризис образования – важная составляющая любого общего кризиса, это было характерно для кризиса и поздней античности и позднего феодализма. Но сейчас масштабы фантастичны, поскольку капитализм строился как цивилизация науки и образования, а чем выше забираешься - тем больнее падать. То, что сегодня происходит с наукой и особенно образованием, как в мире в целом, так и у нас – катастрофа.
Неадекватность систем образования и науки современному миру, обращённость во вчерашний день, деинтеллектуализация образования, а, следовательно, социальной жизни в целом – всё это создаёт общество, в котором как верхи, так и низы не способны не только справиться с проблемами эпохи, но даже увидеть их.
"Снижение ментального уровня высвобождает страшные зоны нашего бессознательного, которые бесцензурно прорываются на поверхность. И есть люди, которые на этом наживаются и этому способствуют. Мы пробиваем дно в том, что утрачиваем культуру смысла. Мы настолько упростили отношения в нашем обществе и понизили планку интеллектуального уровня, что это крайне опасная вещь. Юнг говорил, что когда сознание понижается на критическую величину, все монстры и чудовища, которые рождает спящий разум, выходят на поверхность. Уже из подпола слышится их стук, они постепенно выползают и расправляют перепончатые крылья на наших экранах. Если так пойдет и дальше, нам предстоят тяжелые времена, и некому нас будет лечить." Александр Дугин.
Оболваненным населением легче управлять, но по закону обратной связи это возвращается бумерангом к верхушке и их детям. Посмотрите на большинство современных политических лидеров в мире и сравните их даже не с началом XX века, а хотя бы с серединой. Современные "вожди" - какие-то серенькие пигмеи. Можно сказать, что сегодня в глобальном масштабе мы имеем неадекватность человеческого материала текущему моменту истории.
Решения с глобальными последствиями принимают люди провинциального, а то и просто местечкового уровня. И это ещё один показатель кризиса – рыба гниёт с головы. Ацефалы-«безголовые» с кризисом не справятся. Более того, стремясь избежать его, ещё более приблизят, как это сделал, например, Горбачёв.
Получается какой-то кошмарный коктейль: многомерный кризис, причём один кризис вложен в другой и они вместе – в третий!
Если «позднефеодальный аналог-сегмент» нынешнего кризиса влечёт за собой «позднеантичный» и вложен в него как в большую матрёшку. Сам «позднеантичный» вложен в сегмент-аналог верхнепалеолитического кризиса, и вот это уже совсем невесело: даже если бы теоретически удалось решить проблемы первого сегмента и второго, мы всё равно наталкиваемся на третий.
Как говорил толкиеновский Гэндальф, повторяя слова одного из героев «Макбета», “Если мы проиграем, мы погибли; если добъёмся успеха, то придётся решать следующую задачу”. Но это в теории. В реальности каждый из «матрёшечных» кризисов возможно решить только на следующем уровне, а следовательно – только в целом. И эта целостность упирается в реальность под названием «капитализм».
В отличие от региональных систем античности и феодализма, капитализм – мировая система, а потому его кризис автоматически становится кризисом планеты в целом, причём не только социосферы, но и биосферы. Капитализм, продемонстрировав фантастические материальные и научные достижения, подвёл человечество к краю исторической, биологической, природной пропасти. У Артура Конан Дойла есть роман «Когда земля вскрикнула». Земля конца XX – начала XXI века не просто вскрикнула, она орёт что есть сил, пытаясь привлечь внимание людей к опасной ограниченности созданной ими индустриальной цивилизации и возможном окончательном решении человеческого вопроса путём освобождения биосферы от надоедливого и алчного «человека разумного» (хомо сапиенс), который (особенно в капсистеме) перестаёт быть sapiens.
Исчерпание ресурсной базы, проблемы экологии (если добыча ископаемых продолжится темпами, характерными для ХХ в., то, как считают специалисты, за ближайший век из недр будет изъято всё, что планета накопила за четыре миллиарда лет!), демографии, продовольствия, воды – всё это напоминает кризис верхнего палеолита. Но - только многократно усиленный, усложнённый и опасный. Способный не только сократить население планеты на 50-80 процентов, но и обнулить его.
В любом случае, удастся ли человечеству преодолеть кризис с относительно минимальными потерями или это будет повторение верхнепалеолитического кризиса по полной программе, жизнь после кризиса будет принципиально, практически по всем параметрам отличаться от посленеолитической истории, от цивилизации. Это будет другой мир, другая история. Может быть, другая цивилизация. А может быть, неопалеолит или нечто третье. В любом случае – к сожалению, мало кто это понимает – мир доживает последние докризисные десятилетия.
Свежие комментарии